Название: Ехидна
Автор: sillvercat
Жанр: романс
Рейтинг: R
Категория: гет
Размер: миди
Персонажи: Максим/Анна, Лёлька, Юрка, дедушка
Содержание: 1991 год. Анна – библиотекарь в Доме культуры. Весёлый звукорежиссёр Макс дразнит её Ехидной за нелюдимость и острый язык...
От автора: Столько соплей на миллиметр текста я никогда ещё не собирала. Не обессудьте, это личное)
По соционике: Гюго (Макс)/Бальзак (Анна), Робеспьеры (Лёлька и Юрка), Штирлиц (дедушка).
По заявке: socionicfics.diary.ru/p169163834.htm#576380236



* * *
2011

— Я так и знала, так и знала!
— Мать, а с чего это дочь наша носится, как демон, и смеется, и рыдает? Лёлька! Стоять!
— Вообще представления не имею, но нетрудно догадаться. Ольга, ты нас заставила пройти эти психологические тесты ради своего развлечения?
— Не психологические, а соционические, во-первых, а во-вторых, уважаемые родители, сообщаю вам, что вы — конфликтёры! Потому что ты, пап, Гюго, а мама — Бальзак. Если ещё учесть, что я — Робеспьер…
— Отличненько. Я, значит, отвечал на семьдесят идиотских вопросов, язык высунув, чтоб выяснить, что я какой-то там Гаврош?
— Шестьдесят восемь, папа, ты всегда преувеличиваешь.
— И не Гаврош, а Гюго, есть некоторая разница. Хотя на Гавроша ты очень похож, честно говоря.
— А, ну да, ну да, я ж всегда стою на баррикадах с во-от таким вот пистолетом! А ты, мать? Это же ты там рядом — типа Свобода в одной юбке, вся такая-растакая?
— Папа!
— Максим!
— Пардон муа, дамы, молчу, дурак. А конфликтёры — это вообще что?
— Я полагаю, Макс, это должно быть понятно каждому из самого термина.
— Куда мне, у меня ж одна извилина, и та от топора. Объясняй давай, Лёлька, если втравила нас в это.
— Вы находитесь в отношениях конфликта, пап. Вы и пятнадцати минут друг с другом, по идее, не должны провести, чтоб не поссориться. Объясните мне лучше сами тогда, как же вы прожили вместе двадцать лет?
— Так вот и мучаюсь, Лёлька, так вот и страдаю!
— Ключевое словосочетание, Ольга — по идее... И, кстати, милый, страданием душа совершенствуется.
— Ох-ох-ох, а я-то думаю, чего это я такое совершенство!
— Ну я, между прочим, тоже претерпела от тебя немало всякого… Знаешь, Ольга, как он меня прозвал, когда мы познакомились? Ехидна!
— Ехидна и есть. Ехиднушка ты моя…
— Родители, здесь ребёнок, не забывайтесь! Ведите себя прилично и расскажите лучше подробно, как это вы ухитрились?
— Да как, как… ничего особенного, обычным дедовским способом…
— Папа!
— Что там рассказывать, я его всё время убить была готова… Ладно, слушай.

читать дальше

* * *
1991 год

Анна любила свою работу, хотя признавалась в этом только себе. Институт культуры она только что закончила — с красным дипломом — и хоть зарплата библиотекаря в городском Доме культуры была не очень велика — девяносто пять рублей на руки — ей вполне хватало. Зато весь день её окружали великие люди, мысли которых, собранные на полках, находились под её ответственностью. Ей нравилось писать каталожные карточки, расставлять их согласно таблицам классификации, приводить в порядок фонд, особенно старые, редкие книги, изданные ещё до революции. Когда она брала в руки увесистый том с золотым обрезом и иллюстрациями, прикрытыми папиросной бумагой, ей нравилось думать, что именно эту книгу держал в руках Некрасов. Или Писарев.
Частенько, расставляя книги, Анна позволяла себе присесть прямо на стремянку и зачитаться. Спохватывалась она только тогда, когда массивная дверь библиотеки, тихонько скрипнув, пропускала очередного читателя.
Читательский контингент Дома культуры ей тоже нравился. Интеллигентные пенсионеры, с благоговением, подобно ей, бравшие книги с полок. Вечно спешащие куда-то, замотанные студентики, старающиеся всячески подольститься к Анне, чтобы та оставила для них нужный учебник. Застенчивые школьницы, кропотливо переписывающие в общие тетрадки Ахматову и Цветаеву.
В общем, собственная жизнь казалась Анне если не счастливой, то вполне сносной. У неё были её книги, дом, любимая работа и дедушка.
Дедушка, впрочем, считал по-другому — из-за своего вечного беспокойства, что вот он умрёт, и внучка останется совсем одна на белом свете. Анна давно устала ему повторять, что, во-первых, смерть есть категория философская, а во-вторых, она не пропадёт. Одиночество её абсолютно устраивало. В конце концов, находиться наедине с собою — это благо. Есть люди, живущие исключительно во внешнем мире, а вот она, Анна, предпочитала жить во внутреннем.
Кстати, о внешнем мире! От некоторых его представителей ей хотелось держаться как можно дальше. Но это не всегда удавалось, увы.
Анна болезненно поморщилась, спускаясь со стремянки. Гитарные пассажи — с помощью усилителя и огромных колонок — проникали даже сквозь библиотечные стеллажи, заставляя их явственно вибрировать. Иногда Анне казалось, что этот нахальный тип — звукорежиссёр — нарочно ставит звук на максимум, зная, что её это раздражает. Она уже несколько раз жаловалась на него директору ДК Татьяне Ильиничне, и та просила его уменьшать громкость звучания своих малолетних металлистов хотя бы во время репетиций. Как же, ждите!
Татьяна Ильинична к своему звукорежиссёру очень благоволила, хотя непонятно почему. Скорее всего, просто жалела. Звукореж по имени Максим был совсем молод, лет двадцати трёх, но очень сильно хромал, опираясь на костыль. Однако это не мешало ему вечно лыбиться.
Улыбка у него была весьма обаятельной, Анна не могла этого не признать. И вообще он был прямо «первый парень на деревне» — смуглый, черноволосый, крепко сбитый, зелёные глаза весело прищурены, да ещё и эта улыбка…
Именно таких обаяшек Анна всегда избегала. Пустозвоны!
Имя Максим, — как он пояснил однажды со своей шалой улыбочкой, — происходит от слова «максимум», и потому он всё делает по максимуму. Анна не стала ему объяснять, что имя это вообще-то переводится с латыни как «величайший». Чтобы совсем нос не задрал.
Мог бы, кстати, взять словарь и сам посмотреть. Знакомые буквы поискать!
Хотя было очень даже хорошо, что Анна не видела его у себя в библиотеке. Ещё не хватало!
Он заявился сюда однажды, два месяца назад, когда Анна только что устроилась на работу. Видимо, чтобы взглянуть, имеет ли смысл приволокнуться за новенькой библиотекаршей. Но обнаружил, что она — классический синий чулок, тощий, маленький и ядовитый к тому же. Обнаружил и сразу смылся.
Счастье-то какое!
Анна и вправду радовалась тому, что не родилась красоткой с ногами от ушей, модельными параметрами и глазами в пол-лица. Глаза у неё были самыми заурядными – карими, слегка близорукими и невыразительными, по крайней мере, так считала сама Анна. Свои волосы – тоже тёмные и кудрявые – она стягивала в обычный хвостик и завязывала на затылке детской резиночкой. И одевалась она столь же просто, насколько ей позволяла её скромная библиотекарская зарплата.
В общем, собственная непривлекательность Анну не удручала, а, наоборот, помогала ей быть такой, какой она и хотела – неприметной для пустозвонов вроде этого Максима.
В его аппаратной и так от девиц было не протолкнуться, наверное. Всякий раз, когда Анна встречала его в зрительном зале или в коридорах ДК, рядом с ним гарцевала очередная красотка – похожая на предыдущую, как две капли воды. Все они ржали как лошади, потряхивали своими вытравленными перекисью белокурыми гривами и модельными габаритами: девяносто-шестьдесят-девяносто. Куклы раскрашенные.
Насколько же всё-таки примитивны мужчины! Очевидно, их примитивность была замыслом природы. Программа такая: размножься максимально, — опять максимально! — отправь свои гены в грядущее и сойди со сцены.
Анна знала только одного достойного и порядочного мужчину — своего дедушку.
Она посмотрела на ручные часики — его подарок к её шестнадцатилетию — и поспешила к двери. Надо было позвонить домой и узнать, не забыл ли дедушка принять лекарства. Благо, что читальный зал почти опустел, в нём осталась только одна читательница — такое бывало очень редко.
— Вероника Васильевна, я сейчас вернусь. Вы ещё посидите? — обратилась Анна к старушке в круглых очочках, корпевшей со школьной тетрадкой и шариковой ручкой над подшивками «Правды» за 1965 год. Старушка приходила в читальный зал чуть ли ежедневно, делая выписки из старых газет. Видимо, никак не хотела смириться с тем, что прошлое — прошло.
Месяц назад, сразу после неудавшегося августовского путча так называемого ГКЧП, директриса посоветовала Анне списать и сдать в макулатуру совсем уж древние газетные подшивки, но Анна не могла этого сделать.
Это же память! История. Как можно её списать?
— Конечно, я посижу, Анечка, — с готовностью отозвалась Вероника Васильевна.
Анна улыбнулась ей и поспешила вниз, к телефону на столе у вахтёрши.
О Господи, там грохотало, как на вокзале! Как только вахтёрша Павловна это выдерживала… Впрочем, та была глуховата.
Прижав ладонью свободное от трубки ухо, она выяснила, что дедушка благополучно принял лекарства, и нажала на рычаг.
Нет, это было невыносимо!
Через минуту Анна уже была в большом зале.
На сцене очередная малолетняя рок-группа терзала несчастные инструменты, а Максим сидел за своим пультом и блаженствовал, откинувшись на спинку стула.
Идиот несчастный!
Ни одной псевдо-блондинки поблизости, как ни странно, не наблюдалось.
При виде грозно приближающейся Анны звукореж снял наушники и подёргал за какие-то рычажки на своём адском аппарате. Гнусные пассажи зазвучали чуть потише.
— Ребята просили, чтобы звук был как на концерте, — извиняюще улыбнулся Макс, не дав ей и рта раскрыть.
Ага, надеется, что она сейчас растает перед его дешёвым обаянием!
— А я прошу… нет, не прошу, а требую, чтобы моим читателям не мешали заниматься! — решительно заявила Анна.
Максим перестал улыбаться.
— Пацанам завтра выступать. Кстати, приходи, послушаешь.
— Я их уже прослушала, если что! Безо всякого удовольствия. И даже если бы они играли, как... как «Битлз», не пришла бы!
— Ну и зря. Сидишь всегда в своей библиотеке со старичками, как мышь какая-то. Приходи, круто будет!
Мышь, значит...
— Я, может быть, и мышь. Но лучше быть серой мышью, чем какой-нибудь… беззаботной и безмозглой стрекозой!
— А быть весёлой и умной стрекозой тебе слабо? — он опять открыто ухмылялся, разглядывая её в упор.
Анна даже задохнулась от гнева. Её неимоверно взбесили и его слова, и белозубая ухмылка, и то, что он посмел пялиться на неё так нагло.
Но ещё больше её взбесило то, что под пристальным взглядом его зелёных пиратских глаз она почувствовала ту пресловутую слабость в коленках, о которой писали в каждой дурацкой книжонке про амур, тужур и прочую белиберду.
— Мы на «ты» не переходили, — отчеканила она, вздёрнув подбородок. — Это во-первых. А во-вторых, я не собираюсь быть такой стрекозой. Потому что не желаю привлекать внимание всяких… стрекозлов!
— Это ты… это вы про меня? — прищурился он, покачиваясь на стуле.
— Ну, если вы себя узнали в этом портрете! — язвительно огрызнулась она.
Макс ещё больше откинулся на стуле, — так, что его стоящий рядом костыль соскользнул на пол, — и легко расхохотался:
— Туше, как сказал бы Д‘Артаньян! А знаешь... знаете, вы не мышь и не стрекоза. Вы — ехидна!
Сзади раздалось какое-то подозрительное хмыканье, и, оглянувшись, Анна в ужасе увидела, что малолетние металлисты бросили играть и с удовольствием слушают их перепалку, свесившись с края сцены.
Покраснев до корней волос, Анна бросилась прочь, слыша сзади уже откровенное ржание и в отчаянии думая только о том, что сейчас все эти придурки критически оценивают её задницу. Уроды!
В библиотеке, немного успокоившись, она проводила Веронику Васильевну и, подавив желание запереться изнутри, раскрыла раритетную бремовскую «Жизнь животных» с цветными иллюстрациями и древними «ятями».
Вот она, ехидна! Чёрненькая такая. Нос остренький, длинный. Много колючек.
Неприглядная.
Страшненькая.
Анна вдруг заморгала. В носу у неё защипало, и «яти» расплылись перед глазами, как и портрет злосчастной ехидны.
«Ненавижу тебя, ты… пират!» — бессильно подумала Анна, сжав кулаки.

* * *

На следующий день Анна ушла с работы на два часа раньше, отпросившись у Татьяны Ильиничны.
У неё был день рождения. Двадцать третий день рождения.
В принципе, ей было всё равно, могла бы и полный день поработать, но хотелось сделать приятное дедушке — купить какого-нибудь печенья или конфет к чаю, пусть даже отстояв очередь. Она надеялась ещё, что где-нибудь выбросят в продажу дедушкин любимый болгарский компот «Ассорти». И вьетнамские бананы. Если бы они, как обычно, оказались зелёными, их можно было положить на батарею, подождать, пока дозреют, и потом съесть.
И заодно Анне хотелось убраться подальше от места проведения этого дурацкого, мерзкого мероприятия — рок-концерта.
Запирая дверь библиотеки, она искренне желала получить от судьбы праздничный подарок — нигде не столкнуться с Максом.
Но судьба отнеслась к её просьбе так же, как всегда на протяжении всей её сознательной жизни. О чём бы Анна ни просила, — например, чтобы мама не уезжала к отчиму в Воркуту, или чтобы их класс не посылали в поликлинику на медосмотр, когда на ней надеты старые дырявые колготки, — всё исправно исполнялось с точностью до наоборот.
Макс вывалился из кабинета завхоза, таща под мышкой какую-то особо ценную аппаратуру и опираясь на костыль. «Неудобно же очень», — вдруг подумала Анна, подавляя желание спросить, не помочь ли ему, и поспешно отвернулась.
— Эй, привет! — нахально окликнул он её. — Чего так рано?
«Тебе какое дело!»
— Ничего, — она отступила к стене, давая ему пройти.
— Не передумали насчёт концерта, а?
— Нет, — процедила Анна.
— Жалко. Потом можно было бы у меня в аппаратке пивка попить. Мне ребята «жигуля» подогнали.
Что?!
Она негодующе взглянула в его зелёные глаза и увидела, что в них прыгают весёлые черти.
Да он над ней просто издевался!
А она его ещё и пожалела!
— Ма-аксик, ну ты где-е? — послышалось с лестницы капризное мяуканье, и перед ними возникла очередная длинноногая девица в красном ажурном топе, с белой гривой волос, доходившей практически до подола короткой кожаной юбки.
— Вот вам отличная собутыльница! — прошипела Анна и, развернувшись, кинулась вниз по лестнице.

* * *

Ни компота, ни печенья раздобыть, к сожалению, Анне не удалось, но в булочной возле их дома выбросили торты «Медок», и она простояла в очереди всего-то час, читая томик философа по имени Карлос Кастанеда — из новой партии книг, полученной ею в понедельник.
Любопытное оказалось чтение.
Дон Хуан и его учение о намерении.
Бредово, но…
Но тем не менее её намерение обрадовать дедушку вполне удалось. Тушёнка с гречкой из его ветеранского пайка и тортик — целый праздничный пир!
Дедушка весело рассказывал Анне историю о том, как на фронте его рота отбила у немцев полевую кухню с такой же вот вкусной кашей, когда раздался настойчивый звонок во входную дверь.
— О! — Дедушка вопросительно поднял седые брови. — Поздновато для гостей. Ты кого-то приглашала, Нюта?
Прожив с внучкой всю её жизнь, дедушка до сих пор не понимал, что она просто не в состоянии была кого-то приглашать на свой день рождения!
Да никто к ней и не пришёл бы, даже если б она и пригласила. Кому она была нужна и интересна? Никому, кроме дедушки.
— Дядя Толя, наверное, опять денег хочет занять, — раздражённо бросила она, поднимаясь с места. — Сейчас я ему скажу…
Дядя Толя, крепко пьющий сосед снизу, повадился стрелять у деда деньги из пенсии на свою палёную выпивку. Потом он, конечно, отдавал, но Анна всё равно нервничала, опасаясь, что не отдаст, да и тётя Тома, его жена, ворчала и просила «гнать моего алкаша поганой метлой, пока он насмерть этим пойлом не траванулся».
Собираясь гнать метлой, Анна повернула ключ, отодвинула засов и распахнула дверь.
И приросла к порогу.
Сначала она увидела слишком хорошо знакомые зелёные глаза.
Потом — три гвоздички в целлофане.
И зелёный же воздушный шарик.
Шарик!
— Ты что здесь делаешь? — пробормотала она, ошеломлённо моргая.
— Поздравляю тебя с днём рожденья, — сказал он очень серьёзно. — То есть вас. Желаю счастья в личной жизни. Пух.
— Какой ещё Пух?!
— Винни, какой же ещё! Винни, Винни, — очень похоже передразнил он Пятачка из мультфильма. — Сова на горшочке написала. Ты что, не помнишь? Давай сходим куда-нибудь, посидим? У меня блат в кафешке через дорогу, я там цветомузыку ставил в мае.
Из ступора Анну вывел озабоченный голос дедушки:
— Нюта! Кто там пришёл? С кем ты разговариваешь?
— Ни с кем! — в панике крикнула она и снова повернулась к Максиму: — Ты что, издеваешься?!
— Почему издеваюсь? Я тебя… вас в кафе приглашаю.
— Тогда ты пьян, что ли? — ощетинилась Анна ещё сильнее.
— Да я вообще не пью! — обиженно протянул Макс. — Про пиво — это я так… прикалывался просто.
Прикалывался он!
— Нюта! — в коридоре, конечно же, всё-таки появился дедушка. — Кто тут не пьёт? Вы, молодой человек? Похвально, но кто вы?
— Никто! — выпалила Анна отчаянно. — Он уже уходит!
— Здрасте, — как ни в чём не бывало, отозвался этот наглец. — Я пришёл поздравить Анну… Витальевну с днём рождения и пригласить её в кафе. Но она не хочет, поэтому я пойду.
— Постойте, постойте, молодой человек! — дедушка поправил очки, пристально вглядываясь в наглеца. — Как вас зовут, и откуда вы знаете Нюту?
— Меня зовут Макс… Максим то есть, Овчинников. И мы вместе работаем. Я звукорежиссёр в ДК. В нашем Доме культуры, — легко пояснил он, улыбаясь до ушей.
— Как… любопытно! — дедушка ещё раз поправил очки. — Нюта никогда про вас не рассказывала. Она у нас вообще немного скрытная девочка. Но очень хорошая.
— Дедушка! — не своим голосом простонала Анна.
— Я знаю, — невозмутимо отозвался Макс и улыбнулся ещё шире.
Анна страстно возмечтала провалиться сквозь землю.
Немедленно!
Но, увы, это намерение, хоть и очень сильное — совсем по Кастанеде — было неосуществимо. Тем более, что, провалившись, она могла попасть только в квартиру к дяде Толе и тёте Томе.
— А меня зовут Андрей Константинович, — дедушка был так заметно обрадован, что Анне захотелось плакать. — Проходите, молодой человек… Максим. Проходите к столу. Нюта, достань ещё прибор и поставь букет в вазу, пожалуйста.
— Хорошо, — покорно пробормотала Анна, принимая у Макса глупый букет и глупый шарик.
«Терпение!» — приказала она себе, стиснув зубы.
Всё равно это когда-нибудь закончится. Через час. Может, и раньше, если она будет достаточно противной. А она будет!
— Откуда у вас мой адрес? — свирепо прошипела Анна, провожая Макса в комнату, — хромал он меньше обычного, — и брякая перед ним на скатерть тарелку, вилку с ножом и чашку.
— От Ильиничны, — охотно отозвался тот, устраиваясь поудобнее. — Я спросил, почему ты так рано ушла, а она сказала, что у тебя сегодня днюха. Ну я и выклянчил адрес. Тут же недалеко.
Днюха! Ну, Татьяна Ильинична, ну, удружила…
Максим с аппетитом уплёл угощение, нахваливая всё, — и кашу с тушёнкой, и самолично посоленные дедом огурчики, — с удовольствием выслушал историю про полевую немецкую кухню и принялся подробно расспрашивать деда, на каких фронтах тот воевал. Как будто ему действительно было это интересно. Вот же прохвост!
— Почему вы молчите, Анна? — поинтересовался вдруг прохвост. — Расскажите, какие вам книги нравятся, или фильмы. Вы смотрели «Горячие головы»?
«Горячие головы», ещё чего!
Анна готова была швырнуть в него тарелкой.
— Вы с Нютой на «вы»? — немедленно заинтересовался дедушка.
— Да, у нас высокие отношения, — не моргнув глазом, заявил Макс.
Отвратительный прохвост!
— Я не люблю современные боевики, — ответила Анна ледяным тоном. — А читаю я сейчас Кастанеду. Карлоса Кастанеду.
Вот так-то, неуч!
— Судя по всему, это латиноамериканец? — просиял дедушка, всегда очень живо интересовавшийся Латинской Америкой, горячо любивший Че и Фиделя. — Из той же волны, что и Маркес?
— Нет, — нехотя буркнула Анна себе под нос.
— Нет, это философ, — отозвался вдруг и Максим. — Забавный, между прочим.
Забавный?!
Прохвост не переставал её изумлять.
— А где вы достали Кастанеду? — быстро спросила Анна. — К нам в библиотеку только что поступила новая книга.
Макс пожал плечами:
— Один пацан дал почитать. Он прикалывается по всякой такой эзотерике.
Прохвост знает умные слова?! По телевизору услышал, наверное.
Под его внимательным взглядом она вдруг вспыхнула и разозлилась теперь уже на себя. Да он же просто хочет произвести впечатление на неё и на дедушку!
— А в чём заключается ваша работа, Максим? — спросил дедушка, подливая прохвосту чая.
— Он терзает уши моих читателей, — злорадно откликнулась Анна.
Макс рассмеялся.
— Можно и так сказать. Я выставляю звук для наших рок-музыкантов, для спектаклей, праздников, детских утренников, дискотек…
— По разным забегаловкам халтурит… — продолжила Анна ехидно.
Тот пожал плечами и отхлебнул из чашки.
— Ну, халтурю. У нас в ДК много не заработаешь, а у меня мама и брат в седьмом классе.
Дедушка сочувственно покивал головой:
— Тяжёлое нынче время, да. Каждый выкручивается, как может. У меня вот хоть льготы ветеранские есть. Мы с Нютой вдвоём…
— Дедушка! — Анна в панике вскочила. — Зачем ты всё это рассказываешь?
— Ну хорошо, хорошо… — Дед махнул рукой. — Она у меня большая умница, институт закончила с красным дипломом, но очень скромная. Никуда не ходит, только работа и дом…
Анна отвернулась и поспешно начала собирать со стола брякающую посуду. Наконец-то можно было скрыться на кухне, включить воду в раковине, мыть тарелки и ничего уже не слышать!
Но она слышала.
— А вы где учились, Максим?
— Нигде.
Опять этот его смех. Что тут смешного-то? Плакать надо. Нигде не учился, надо же, лентяй какой!
— Ну, среднюю школу только закончил. Надо было маме помогать. Работаю вот. Сам освоил аппаратуру, пульт…
— Но вы собираетесь куда-нибудь поступать?
— Да, хочу в наш политехнический, на заочное.
Трепач! Учиться он хочет, видите ли! Врун!
Анна со звоном составляла тарелки в сушилку, когда трепач и врун возник в дверном проёме и небрежно прислонился плечом к косяку.
— Пойдём прогуляемся? Погода отличная сегодня.
— Что-о?
— Господи, да просто прогуляемся же! — искренне вытаращил он нахальные глаза. — Луна такая, теплынь…
— Зачем?!
— Ну, проветримся немножко. Ты не хочешь? Почему?
— Что ты ко мне пристал? — отбросив всякие реверансы, зашипела Анна. — Тебе что, твоих моделек мало?
— Каких ещё моделек?
— Да тех, что всё время вокруг тебя крутятся!
— Да-а? — Макс насмешливо вскинул тёмную бровь, и коленки у Анны опять невольно задрожали — да так, что она была вынуждена ухватиться за край раковины. — Ты что, следишь за мной, что ли?
Анна даже кулаки сжала от злости.
— Размечтался!
— Да ладно тебе, — он снова мягко улыбнулся. — Андрей Константинович говорит — тебе сегодня двадцать три исполнилось, а ты ещё ни с кем не гуляла.
Дедушка, наверное, сошёл с ума! Как он может говорить такие вещи чужому, постороннему человеку, да ещё этому отвратительному прохвосту?
Который так отвратительно обхаживает её! Дедушку выспрашивает!
— Ты, наверно, даже и не целовалась ни с кем? — продолжал измываться прохвост. — Хочешь, научу?
Анна, как загипнотизированная, смотрела в его беззаботное лицо — чёрная прядь крылом спадает на лоб, пиратские глаза лихо блестят, твёрдые губы вздрагивают в усмешке. Губы…
Залившись краской, она зачем-то схватила полотенце, валявшееся на табуретке, и процедила:
— Вон! Убирайся немедленно вон, а не то..!
— Тебя я понял, умолкаю, не то по шее получу и подвиг свой не совершу, — продекламировал этот паяц нараспев что-то очень знакомое… из какого-то военного фильма, что ли. И, подняв кверху ладонь, отступил назад. — Ухожу я, ухожу, почти ушёл, успокойся. Приятно было… познакомиться поближе. До свидания, Андрей Константинович! Пока, Ехиднушка! Запри за мной.
«Убью», — яростно подумала Анна, захлопнув за ним дверь и бессильно к ней прислонившись.
И вздрогнула.
В углу прихожей одиноко болтался зелёный шарик.

* * *

Два дня подряд Анна пробиралась на работу, как неуловимые мстители по захваченной махновцами территории — озираясь по сторонам и нервно вздрагивая при каждом шуме. Но Макса она ни разу не встретила, из чего сделала сам собой напрашивающийся и совершенно идиотский при этом вывод — он её избегает.
Как будто ему вообще было до неё дело!
В четверг она почти налетела на него, спеша к телефону, но вовремя замерла посреди лестничного пролёта, затаив дыхание.
Макс стоял на лестничной площадке этажом ниже. Вернее, сидел на широком мраморном подоконнике. А около него топтался мальчишка лет тринадцати и жадно грыз большое жёлтое яблоко.
Мальчишка был неуловимо похож на Знайку с иллюстраций к книжкам Носова — чёрный встрёпанный чубчик, огромные очки, поношенный, но аккуратный тёмный пиджачок, из которого торчали тонкие запястья. Наверное, брат-семиклассник, про которого Макс говорил дедушке, — догадалась Анна.
Она осторожно свесилась с перил, заглядывая вниз.
Макс смотрел на братишку с непонятным выражением, которого она ещё никогда не видела на его всегда смешливом лице. Смесь грусти, раздражения и нежности.
— Юрок, — негромко проговорил он, взяв парнишку за острый локоть. — Тебя точно не трогают теперь? А то смотри, я твоему Говядине могу ещё раз рыло начистить, мне не влом. Хоть и не люблю я этого.
Парнишка хмыкнул, протестующе замотал головой, тут же поперхнулся яблоком и закашлялся. Макс всё с тем же выражением на лице похлопал его по тощей спине.
— Его фамилия Калядин, и он меня теперь по дуге обходит. Очень широкой!
— Угу, значит, не совсем дурак, — серьёзно кивнул Макс. — Ладненько. А в новом классе вообще как?
Мальчик нехотя пожал плечами:
— Ну, орут иногда, чтоб я заткнулся и не высовывался на уроках.
— А ты и не высовывайся. А, Юрок? — Макс со вздохом вытянул ноги. — Сиди себе спокойно, книжку читай. Делай вид, что ты ничего не знаешь, легче будет жить.
— Хм, — строптиво фыркнул Юрок. — Но я же не из-за оценок, я же действительно знаю! Понимаешь? Почему я должен молчать?
О, Анна понимала его преотлично!
— Потому что люди не любят сильно умных — раз. И потому что мне неохота каждый раз встречать на школьном дворе твоего Говядину с хороводом других Говядин и чистить им рыла — два, — назидательно сказал Макс.
— С хороводом Говядин! — прыснул Юрок. — Ты всегда как скажешь…
Он взирал на брата снизу вверх прямо-таки с обожанием.
Тот достал из кармана куртки смятую купюру:
— Вот трёха. Матери не давай, купи, что тебе надо.
Юрок радостно кивнул.
— Не набор «Юного химика» из «Юного техника» и не Стивена нашего Кинга, а пожрать! Понял? Всё, я пошёл, «Либиды» будут репетировать! — Макс взлохматил черные вихры братишки.
— Ага… Макс, а ты обещал меня в вашу библиотеку записать!
Анна в ужасе присела.
— Потом.
— Макс, а что такое «Либиды»?
— Рок-банда наша. С названием от слова «либидо», — хмыкнул Макс, слезая с подоконника и беря костыль. — В словаре посмотри! — упредил он очередной вопрос.
Анна подавила нервный смешок.
— Ага… А ты сегодня домой придёшь?
— Не-а. Я здесь перекантуюсь, в аппаратке… Ладно, давай.
Конечно, очередную девицу небось ждёт…
Анна передумала спускаться к телефону и на цыпочках направилась обратно в библиотеку. Ну вот, не было печали, теперь придётся сидеть как на иголках и ждать, не нагрянут ли когда пират с братцем.
Хотя братишка пирата ей даже понравился. Она сразу почувствовала в нём родственную душу.

* * *

А назавтра вдруг заболел дедушка.
Он смотрел по телевизору скандальные невзоровские «600 секунд», пока Анна глотала Кастанеду у себя в комнате. Очнулась она от резкого запаха беды — запаха корвалола.
Она выскочила в зал.
— Дедушка?
Дедушка, виновато ей улыбаясь, медленно прошаркал в свою комнату, сразу сильно осунувшись.
Анна свирепо выключила проклятый ящик. Сколько раз она просила деда не смотреть эти гнусные передачи, не расстраиваться, не надсаживать больное сердце! Нет же…
Дедушка не поднялся и на следующее утро, чтобы совершить свою обычную прогулку вокруг дома, здороваясь со всеми попадающимися собаковладельцами, бомжами и дворничихой Раей. Он лежал, тяжело дыша, и лицо у него было совсем серое. Рукой он всё время придерживал левый бок, как будто боялся, что непослушное сердце сейчас выпрыгнет наружу. И голос у него был очень тихий и запинающийся, когда он просил Анну не звонить в больницу.
— Всё пройдёт, Нюта…
Но она, конечно же, сразу позвонила в кардиологию. И расстроилась ещё больше. Мест не было. Врач, который лечил дедушку после прошлогоднего инфаркта, уволился. Равнодушный резкий голос дежурной медсестры посоветовал Анне вызвать участкового, и в трубке раздались короткие гудки.
Анна вызвала участкового, попросила соседку тётю Тому приглядеть за дедушкой, — та сразу заохала и запричитала, но прибежала, — и помчалась на работу. Написать заявление на отпуск за свой счёт.
Внутри у неё всё дрожало. Она вдруг отчётливо представила себе вечный дедушкин кошмар — она остаётся совсем одна. Причём сегодня же ночью, если ей удастся добиться места в больнице.
А если не удастся — она может вообще остаться одна. Вообще!
Запыхавшись, она влетела в ДК, написала заявление в кабинете у Татьяны Ильиничны и спустилась к телефону. Озабоченный голос тёти Томы сообщил, что врачиха была, — какая-то пигалица, — кое-как осмотрела дедушку, сказала, что льготных лекарств в аптеке сейчас нет, мест в больнице тоже нет, и посоветовала корвалол и валидол.
В аптеках только и оставалось, что корвалол и валидол. И зелёнка. Вот о чём бы бы Невзорову свои сюжеты снимать!
Анна стояла, оцепенев, с трубкой в руке, пока чьи-то тёплые пальцы не вынули трубку у неё из ладони и не положили на рычаг.
Это был Максим.
— Случилось что? — спросил он, серьёзно глядя на неё.
Она открыла рот, чтобы огрызнуться, но вместо этого выпалила:
— Дедушка заболел...
Через пять минут, выслушав её сбивчивый рассказ про Невзорова, кардиологию, участковую врачицу и корвалол, он уже крутил телефонный диск, набирая номер:
— Виктор Иваныч, здрасте, ага, Максим. Да чего со мной будет, меня не задушишь, не убьёшь… А можно дедушку в вашу больницу определить, в кардиологию? Ага, моего. Он ветеран. У него в прошлом году инфаркт был, и сейчас ему опять плохо, а в городской мест нету… Андрей Константинович его зовут… — он нетерпеливо оглянулся на Анну, — Ковалёв. Привозить? Сейчас!
Отмахнувшись от недоумённых вопросов Анны, он снова взялся за телефон:
— Зинуль, привет, красавица! А Вадик дома? Дрыхнет после смены? Подыми, будь ласка. Дедушку одного надо в больницу отвезти. Да, сегодня. Сейчас. Улица Ленина, девять — двадцать пять, первый этаж… Приедет? Люблю тебя, Зинуль! Спасибо, ребята.
Он бросил трубку и быстро оглянулся на Анну:
— Чего стоишь? Дуй домой, собирай деда в областную больницу, тачка подъедет. Деньги не суй, таксёр — мой друг.
— Как ты… откуда ты… — пролепетала она.
— От верблюда. Дуй!

* * *

В областной больнице у дедушки сняли кардиограмму и немедленно забрали его в реанимацию. Сразу не успевшая испугаться Анна сидела на узкой жёсткой скамье приёмного покоя, вся дрожа. Если б она знала хоть одну молитву, молилась бы.
Она не могла никуда уйти — было страшно бросить дедушку, страшно возвращаться одной в пустой и холодный дом. Любимое одиночество превратилось в кошмар, стоило ей только подумать о том, что дедушка… Нет! Лучше уж сидеть тут, на скамейке, обтянутой коричневым рваным дерматином, слушая, как хлопает дверь приёмного покоя, заковыристо матерится привезённый с улицы окровавленный бомж, устало рявкает на него дежурная медсестра…
— Ну что? — раздался над головой у Анны знакомый нетерпеливый голос.
Она ошеломлённо подняла глаза — Макс стоял рядом, глядел серьёзно и тревожно, без тени своей всегдашней улыбки.
— В реанимации… — с трудом выдавила Анна. — Сказали, вовремя успели…
— Ясненько. Вот и отлично.
Он устроился рядом на скамье, не спуская с Анны внимательного взгляда:
— Чего домой не идёшь?
Она только мотнула головой, стиснув зубы, чтоб не вырвался предательский всхлип.
— Ясненько, — повторил Макс, вздохнув. И вдруг, одним движением стянув с себя потёртую куртку, накинул её Анне на плечи. — Сиди!
Анна послушно замерла, уткнувшись носом в воротник куртки. Куртка хранила его тепло и пахла костром.

Дверь приёмного покоя продолжала хлопать, люди входили и выходили. Какой-то ребёнок тоненько плакал. Два угрюмых санитара завезли пустую каталку и с грохотом водрузили её в угол. Анна вздрогнула.
— Пошли уже отсюда, — тихо сказал Макс. — С ним всё в порядке будет, с Андреем Константиновичем. Тут врачи хорошие. Завтра утром придёшь. Пошли, правда. Я тебя провожу.
До центра их подкинули на «скорой» как раз те два хмурых санитара, один из которых оказался водителем этой самой «скорой» и знал Макса, чему Анна уже не удивилась. Его, похоже, знало полгорода.
Они брели по совершенно тёмной улице, и Макс придерживал Анну за локоть, когда попадалась выбоина на асфальте. Надеть куртку он наотрез отказался.
Пижон. Пират. Хочет произвести впечатление. Что ещё?
Анна не знала, чего он на самом деле хочет, возясь тут с нею. Ей было просто очень… спокойно с ним, вот и всё.
Это безумие какое-то... Дедушка в реанимации, а она тут прогуливается под луной!
Поймав её взгляд, Макс улыбнулся:
— Всё хорошо будет, я отвечаю.
Он отвечает!
— Откуда ты знаешь главного врача? — выпалила Анна.
— Я там лежал, — коротко отозвался он после паузы. — В реанимации.
— Это из-за ноги? — оторопела Анна. — А что… что с тобой случилось?
— Поскользнулся, упал, потерял сознание, очнулся — гипс, — хмыкнул он, снова поддержав её под локоть. — Неважно. Я там, в реанимации, понял одну штуку...
— Какую... штуку?
Они остановились у единственного на всей улице фонаря, и Макс прислонился к нему плечом. Она ясно видела его серьёзное усталое лицо с упрямым подбородком. Сейчас он казался старше. Гораздо старше.
— Смерти нет, — ответил он просто, поглядев вверх, в сентябрьское тёмное небо. — Смерти нет, есть только смена миров.
В этих нескольких словах была такая уверенность, что Анна замерла, перестав даже дышать.
Проглотив комок в горле, она наконец неловко выговорила, запинаясь:
— У тебя было… ты там видел…
— Туннелей не видел, — он снова легко и чуть насмешливо заулыбался. — Ангелочков с крылышками — тоже. И бабулю-покойницу тоже не видал.
— А что тогда?
— Да вот только начал там на арфе бренчать, как её у меня отобрали и вместо неё — опа! — сунули утку, — он опять рассмеялся.
— Арфу… утку?
Щекам вдруг стало очень горячо, и Анна ужасно разозлилась.
Он же её опять нагло разыгрывает! А она поверила, повелась, как, как…
В переулке, выходившем к фонарю, вдруг послышался невнятный гомон нескольких мужских голосов, не совсем трезвых. За забором черневшего напротив дома ожесточённо залаяла собака.
Анна почувствовала, как напрягся рядом с ней Макс, и застыла от враз налетевшего липкого страха. Криминальная хроника в городских газетах занимала ровно по полстраницы. А тётя Тома, дворничиха Рая и Валентина, ведущая в ДК кружок вязания и забегавшая к Анне за свежей «Бурдой», часто рассказывали ей, округлив глаза, как страшно стало по вечерам на улицах. Милиция совсем бездействовала, ворьё обнаглело, а народные дружины канули в Лету вслед за счастливым пионерским детством.
Анна в ужасе вскинула глаза на Макса и опять растерянно заморгала — он беззаботно и широко ухмылялся, нащупывая что-то в кармане пиджака.
— Эй, мужики! Закурить есть? — первым окликнул он подходивших парней.
Да он просто сумасшедший!
Трое слегка подвыпивших гопников в кожаных куртках нараспашку переглянулись, видимо, тоже совсем не ожидая такого вопроса. Наверняка первыми всегда заводили разговор как раз они — по праву хозяев улицы.
— Закурить-то есть, — наконец ответил один из них, растягивая слова. — А ты что за хрен с горы? Чего тут делаешь?
— С девушкой гуляю, — спокойно отозвался Макс. — Курево кончилось, так что одолжите, если можете.
— Можем и одолжить, можем и на счётчик за это поставить. У нас курево дорогое, — процедил всё тот же парень, видимо, главный из троицы. Остальные дружно гоготнули.
Анна обмерла.
— Вы мою девушку не пугайте, — не повышая голоса, ровно сказал Макс.
Точно, сумасшедший.
— А то что будет? — прищурился главарь, вскинув руку. Из рукоятки со щелчком выскочило лезвие, блеснув в слабом свете фонаря.
Повисла тишина, показавшаяся Анне бесконечной.
— Пёрышками будем меряться, что ли? — лениво поинтересовался Макс. — Извини, друг, не знал, что тебя встречу, а то бы своё захватил. А пока что только — вот.
В его ладони тоже что-то блеснуло.
— Ство-ол? — недоверчиво, дрогнувшим голосом протянул главарь. Двое других, тихо выругавшись, начали потихоньку отступать в проулок, откуда только что вышли.
Макс глянул на пистолет в своей ладони — озадаченно, будто соображая, откуда тот взялся.
— И правда, ствол, — задумчиво согласился он. — Я вообще-то пацифист, оружия не люблю…
Его собеседник, сглотнув, тоже начал медленно пятиться вслед за дружками. Потом развернулся, и Анна услышала только быстрый топот трёх пар ног.
— Так что, закурить нет? — крикнул Макс вслед убегавшим и легко расхохотался. — Правильно, бросай курить, братва, вставай на лыжи!
Вот же… клоун!
— Ты что, не можешь не острить?! — простонала Анна, обретя наконец дар речи. — Тоже мне, выискался Олег Попов… А вдруг они вернутся!
— Не острить не могу, — весело откликнулся Макс. — И они не вернутся. — Пистолета у него в руке уже не было, и Анна вздохнула с судорожным облегчением. — Что, испугалась? Гопарей нельзя бояться, они это сразу чуют и тогда уже накидываются всеё сворой. Как собаки. А когда смеёшься — не страшно. Кто смеётся, с тем сам чёрт не сладит — помнишь такую сказочку детскую? Про пацана и проданный смех.
Анна помнила.
— «Тим Талер или Проданный смех», — пробормотала она.
— Вот-вот. Пошли отсюда, — велел Макс.
Она кое-как отлепилась от столба, обнаружила, что держится за рукав его пиджака, и торопливо отдёрнула пальцы, от всей души надеясь, что он этого не заметил.
— Это просто детская сказка, а не… руководство к жизни, — строптиво пробурчала Анна, приноравливаясь к его шагам. — Если всё время улыбаться, будешь смахивать на идиота.
И он, конечно же, широко улыбнулся!
— Это намёк, что ли?.. Тебе, кстати, не помешало бы улыбаться, не всё время, ну хоть почаще тогда. У тебя улыбка красивая.
Что? Красивая улыбка? У неё?!
Анне стало жарко, но потом она сразу вспомнила, что перед ней бессовестный трепач. И когда это он, спрашивается, вообще видел её улыбку?
— Я тебе не улыбалась, — отрезала она, сильнее стягивая на груди полы его куртки.
— Вот именно, — хмыкнул он.
— А… откуда у тебя пистолет? — спросила она, чтоб побыстрее уйти от скользкой темы — лучше уж обсуждать пистолет, чем то, красивая ли у неё — о Боже! — улыбка.
— Нашёл, — беспечно отозвался Макс. — Пошёл грибы собирать и нашёл. Под кустиком.
Тьфу!
Она закатила глаза и демонстративно вздохнула. Скорей бы уже до дома добраться! Неужели его девицам нравится такая вот пустопорожняя бессмысленная болтовня? Всё, больше она ни слова не скажет до самого своего подъезда, чтоб его не провоцировать.
Пару кварталов они прошли молча.
— Мой брат тоже всегда говорит, что я трепло, — сказал вдруг Макс почти виновато. — Но на самом деле ему это нравится.
— Мне — нет! — отрезала Анна, и он, коротко усмехнувшись, снова умолк.
— Твой брат хорошо учится? — спросила она неожиданно для себя.
— Отличник, — отозвался Макс с гордостью и той же странной грустью, которую она уже слышала накануне в его голосе во время разговора с братишкой. — Но с людьми, блин, ну совершенно не умеет... Учишь его, учишь, объясняешь, как надо и почему, а он всё равно. Справедливость для него — главное. — Он опять хмыкнул. — Со всеми спорит за эту справедливость. А жизнь вообще такая штука… не очень-то справедливая.
Вот с этим Анна была абсолютно согласна. От жизни она уже давно не ожидала ничего хорошего.
— А жизнь, как посмотришь с холодным вниманьем вокруг — такая пустая и глупая шутка! — вздохнула она.
Макс вскинул брови.
— Михал Юрьич — он, конечно, классик, и всё такое, но…
Они уже подходили к её двору, и Анна инстинктивно посмотрела вверх, на окна своей квартиры. Тёмные-тёмные.
— Но?
— Но ключевое слово тут — шутка, — невозмутимо пояснил Макс, направляясь к скамейке под детским грибком и легко подталкивая её туда же. — Для меня, по крайней мере. Давай посидим?
Анна хотела было воспротивиться, но при мысли о том, как она войдёт в опустевшую квартиру, всё внутри у неё противно сжалось.
— А тебе бы всё шуточки шутить, — саркастически откликнулась она, присаживаясь на краешек скамейки. — Лермонтов — он был глубокий, тонкий человек. Очень ранимый.
— Как ты. И язва. Как ты, — Макс откинулся на спинку скамьи, искоса наблюдая за её реакцией.
— Ты меня нарочно дразнишь? — задохнулась Анна.
— Не нарочно. Не дразню, — фыркнул он, крепко сжимая её запястье и не позволяя вскочить. Рука у него была горячая. — Ну извини. С тобой интересно разговаривать, правда. Посидим ещё. Пожалуйста.
Анна опять демонстративно вздохнула и… осталась сидеть. Пальцев он так и не разжал, и она решила пока не отстраняться. С ним было как-то… тепло.
Почему она вдруг стала так нуждаться в чужом тепле? Это же глупо. И одиночества она никогда раньше не боялась. Это всё от страха за дедушку.
— А ты почему в больницу приехал? Почему не пошёл домой? — покосилась она на Макса.
Тот, подняв голову, глядел на усыпавшие небо звёзды и откликнулся не сразу.
— Да думал, как там Андрей Константинович. И ты ж одна совсем, — пожал он плечами. — А домой я и не собирался… ну я часто на работе ночую.
— Почему? — Анна прикусила язык. Какое ей дело до того, где ночует этот пират? И вообще, он сейчас наверняка ляпнет какую-нибудь пошлость…
— На работе веселей, — подмигнул он.
Конечно, кто бы сомневался!
— Мать хахалей приводит, — голос его вдруг стал жёстким и холодным. — А я их ненавижу, алкашей этих. Могу сорваться. А Юрке этого не надо — мордобоя и разборок. Он этакого боится до жути. И мать очень любит.
— А… ты? — шёпотом спросила Анна. Ей вдруг стало очень не по себе.
Мама оставила её с дедушкой давно, когда Анна только пошла в школу. Отчима перевели служить в Воркуту, и мать поехала за ним. Анну туда не взяли — слишком тяжёлый климат для часто болеющего ребёнка.
Теперь в Воркуте росли её брат и сестра, родившиеся уже там.
Они всей семьёй приезжали сюда несколько раз. Последний раз — в позапрошлом году.
Но мать часто писала Анне и присылала деньги.
Анна мотнула головой, отгоняя больно ужалившие воспоминания.
— Мать у нас просто… непутёвая, — отозвался Макс со вздохом. — Всегда такая была. Отец не выдержал — ушёл. Давно уже… Да ладно об этом! Ты говоришь, в библиотеку Кастанеду прислали? А ещё что-нибудь уматное есть?
«Уматное», о Господи…
— Чейз поступил, очень уматный, да, — ехидно доложила Анна. — И Пронин. «Банда-1», «Банда-2»…
— Фигня примитивная, — отмахнулся он.
— Тогда Елена Блаватская. И Кафка!
— Скукотища, заснуть можно.
— Да тебе не угодишь! — Анна не выдержала и рассмеялась.
И резко осеклась, вдруг сообразив, что впервые смеётся при нём.
Макс смотрел на неё с непонятным выражением, очень пристально, и её снова бросило в жар.
Да что же это такое…
— Ты красивая, когда смеёшься… — хрипловато сказал он. — И вообще красивая.
— Я?..
Он опять?!
Анна не успела как следует возмутиться.
Его шершавые обветренные губы, как и его пальцы, тоже были очень тёплыми. Они осторожно коснулись её онемевших, а потом разом запылавших губ, терпеливо и настойчиво их раскрывая. Нежно. Так нежно. Так…
Глаза её сами собой закрылись.
Вот оно.
Вот как это бывает.
А она-то раньше думала, что никогда…
Она беспокойно зашевелилась, инстинктивно подаваясь ему навстречу — совсем вплотную, в кольцо его твёрдых рук, к широкой груди, вдыхая его запах, чувствуя, как прерывисто он дышит, как громко стучит его сердце рядом с её плечом.
Его пальцы погрузились в её волосы, губы скользнули вдоль щеки, до уха, к шее.
Анна задрожала.
Перед её зажмуренными глазами, качаясь, плыло звёздное небо. Руки сами взметнулись, ложась Максу на плечи так, будто это было самым естественным, самым…
Верным.
По-прежнему не открывая глаз, она запрокинула голову, подставляя шею его губам.
Ещё.
Ещё…
Его ладони обхватили её лицо, а губы опять вернулись к её губам, легко их коснувшись. А потом его пальцы разжались, и он отстранился.
Анна нехотя раскрыла глаза, всё ещё видевшие звёзды.
Его взгляд был очень серьёзным.
— Тебя я не буду на скамейках лапать, — сказал он тихо и с трудом поднялся, опираясь на костыль.
Анна продолжала сидеть, будто прилипнув к этой злосчастной скамейке, ошеломлённо глядя на него снизу вверх и машинально прижав пальцы к горящим губам.
— Ты что, издеваешься? — наконец еле выговорила она, и собственный голос показался ей каким-то незнакомым.
Макс устало покачал головой.
— Ещё немного, и ты позовёшь меня к себе. А этого… тоже не нужно.
Анне показалось, что её схватили за волосы и с размаху макнули лицом в крутой кипяток.
Задыхаясь, она вскочила:
— Ты! Да ты…
— Я тебе не подхожу. Совсем, — проговорил он глухо, но твёрдо. — Прости, не смог удержаться. Я долбоёб. Прости.
Анна никогда не думала, что может кого-то так ненавидеть. Рука её взметнулась к его лицу и дёрнулась, перехваченная его сильными пальцами.
Ещё с минуту они стояли, молча глядя друг на друга, а потом он разжал пальцы.
Анна швырнула ему под ноги куртку и опрометью кинулась к своему подъезду.

* * *

Ночью она не уснула ни на миг, корчась от унижения и стыда. Едва она закрывала глаза, как мозг услужливо начинал прокручивать ей всю омерзительную картину только что произошедшего во дворе.
Как она могла?!
Да она вела себя прямо как уличная кошка, оголтело призывающая кота в кустах!
А Макс… он её даже не захотел.
Господи Боже ты мой…
Он же просто собирался проверить, можно ли её…
Можно.
Легко.
Она замычала, прикусывая губы до крови.
Губы, которые он так нежно, так сладко целовал.
«Ты красивая, когда смеёшься. И вообще красивая».
— Ненавижу, — прошептала Анна в подушку.
Утром она выпила чашку кофе, умылась, с отвращением глядя на себя в зеркало, и поехала в больницу — с гудящей и раскалывающейся головой.
Оказалось, что дедушку уже перевели из реанимации в обычную палату.
Хоть что-то хорошее.
— Было предынфарктное состояние, но удалось вовремя купировать, — объяснил ей завотделением, усталый седой врач, которого она подкараулила возле ординаторской.
Анна аккуратно записала в блокнотик названия лекарств, которые надо достать, — вот только где? — и, вернувшись в палату, ещё полчаса посидела возле спящего дедушки, с болью и раскаянием вглядываясь в его посеревшее, осунувшееся лицо.
Наконец, громыхая ведром, вошла неприветливая санитарка со шваброй и прогнала Анну.
Она поцеловала деда в щёку, прошептав: «До завтра», и побрела искать лекарства и курагу, которую ей тоже порекомендовал купить завотделением, «чтобы поддержать сердце».
Курагу она нашла на рынке у назойливо тарахтящих азербайджанцев, отдав за неё кучу денег, и машинально подумала, что надо поехать на работу. Во-первых, чтобы попросить аванс, а то ей не хватит на лекарства, если она их в конце концов разыщет. А во-вторых, ей решительно не хотелось возвращаться домой. Надо было только пробежать через вестибюль ДК, подняться по лестнице — и скорее к своим единственным друзьям. Которые её не предадут, не унизят и не станут издеваться.
К книгам.
…Вестибюль и лестницу ей удалось преодолеть совершенно незамеченной. Ещё бы! Там творился бедлам. Какая-то очередная то ли дискотека, то ли конкурс «Мисс Осень». Толпа слегка поддатых малолеток обоих полов шумно материлась и курила прямо на крыльце. Бр-р-р!
Анна оставила Татьяне Ильиничне заявление на аванс и, промчавшись по коридору, поспешно отперла библиотеку.
Наконец-то! Тишина, покой, умиротворение, знакомый запах старых фолиантов и свежих журналов. И пыли, которую, сколько ни вытирай в санитарный день, всё равно всю не смахнёшь.
О! Пыль, что ли, пока повытирать, если читатели всё равно считают, что библиотека закрыта? Да и какой нормальный человек рискнёт проталкиваться сквозь эту дикую орду в вестибюле? Махнёт рукой и уйдёт восвояси.
Анна осторожно приоткрыла дверь и высунулась в коридор. И тут же поспешно эту дверь захлопнула, повернув ключ в замке. В конце коридора громко разговаривали и смеялись несколько человек. Визгливо хохочущие девицы, водитель из отдела культуры Гоша и… Макс.
Который, как всегда, балагурил, в лицах рассказывая какую-то дурацкую историю.
Сердце у Анны отчаянно заколотилось, и она в очередной раз выругала себя. Ну не идиотка ли? Конечно, идиотка.
Голоса приближались.
— А библиотекарши чего, нету сегодня? — поинтересовался вдруг Гоша. — Я «За рулём» хотел взять.
Анна зачем-то присела на корточки. Какое счастье, что она не включила свет!
— Потом возьмёшь, — коротко отозвался Макс. — В отгуле она. Дедушка у неё заболел.
Да как он вообще смеет говорить про её дедушку!
— А-а… — разочарованно протянул Гоша.
— Мальчики, ну мы идём или что? — капризно протянула одна из девиц.
— Подожди, зайка. Гош, давай часть аппаратуры тут оставим. Сначала смонтируем ту, что в зале, а потом уже эту заберём, — предложил Макс.
Зайка, да-да. Киска и рыбка!
Анна прикрыла глаза от нахлынувшей ярости.
Вся компания начала спускаться по лестнице. Пронзительно заверещал кассетник.
— Оля любит Колю с давних детских лет,
Оля любит Толю, он ее сосед,
Оля любит Мишу, он мясник с базара,
Оля любит Гришу, у него гитара.
Спит-спит-спит-спит Оля с кем попа-ало,
А про СПИД-СПИД Оля не слыха-ала…
Анну передёрнуло.
Она никогда в жизни не смогла бы представить себе, что может сделать то, что сделала, когда шум на лестнице наконец затих.
Она выглянула в коридор. На подоконнике и под ним высилась груда конструкций непонятного ей назначения.
Аккуратно, одну за другой, она затащила конструкции внутрь библиотеки и снова заперла дверь.
Вот и отлично.
Сорвётся этот мерзкий шабаш, и слава Богу.
Пусть Макс побегает теперь со своими зайчиками и кошечками, поищет!
Прохвост.
Анна решила, что сегодня ей придётся переночевать здесь же в библиотеке, на кушетке. А завтра утром снова потихоньку выставить все эти железяки на место, получить аванс, раздобыть лекарства и ехать к дедушке.
Минут через сорок за дверью начали носиться туда-сюда, топать и материться.
Анна затаила дыхание. Но к ней никто не постучал. Библиотека ведь закрыта, библиотекарша в отгуле.
Отлично.
Шабаш всё-таки начался — примерно часа через полтора. Завибрировали стены, на оконных стёклах заплясали цветные огоньки.
Анна запретила себе представлять, каких усилий стоило Максу всё это проделать.
Подумаешь! Так ему и надо!
Она злорадно улыбнулась.
К горлу почему-то подкатил комок, и она сердито шмыгнула носом.
Спать. Надо спать. Завтра тяжёлый день. Она и так всю прошлую ночь не спала из-за этого прохвоста!
Она свернулась калачиком на жёсткой кушетке и с головой накрылась плащом.

* * *

И всё получилось так, как было задумано. На рассвете Анна тихонько вынесла железяки в коридор и даже привела себя в относительный порядок в туалете ДК, прежде чем внизу зашевелилась вахтёрша.
Через час в коридоре опять начался топот и гомон. Теперь Анна уже не обращала на это внимания, занимаясь тем, что хотела сделать вчера — потихоньку перетирала книги от пыли. Под ложечкой сосало от голода. Ерунда!
Анна была страшно довольна собой.
Она отомстила прохвосту, непутёвому прохиндею, который всегда над ней издевался!
О том, что он помог дедушке… а также о нежности его тёплых губ и рук Анна запретила себе вспоминать.
В половине десятого она снова выскользнула за дверь и направилась к кабинету Татьяны Ильиничны.
Вид у директрисы был совсем замученный, и Анну больно кольнула совесть — желая отомстить прохвосту, она совсем не подумала о том, что директрисе тоже придётся несладко — аппаратура наверняка была дорогостоящей, и директриса, может быть, даже вызывала милицию!
— А, доброе утро, Анечка, — вздохнула Татьяна Ильинична, снимая очки. — Вот ведомость, распишись за аванс. Немного совсем, но сколько уж дали.
Расписываясь и забирая деньги, Анна не выдержала и промямлила:
— Что-то случилось, Татьяна Ильинична?
Директриса махнула рукой:
— Ничего не случилось. Вернее, сначала случилось, а потом… Вчера вечером, перед конкурсом, у Максима пропала аппаратура. — Она выдержала паузу, видимо, ожидая реакции, но Анна промолчала. — Так вот, конкурс-то он провёл, правда, пришлось ему по городу изрядно поколесить, выпрашивать везде то одно, то другое… Я сегодня утром собиралась уже милицию вызывать. Как вдруг звонит мне Павловна и говорит, что аппаратура нашлась!
— Как нашлась? — пробормотала Анна, понимая, что должна непременно что-то сказать, чтобы директриса не заподозрила неладное.
— А вот так. На подоконнике возле библиотеки, кстати, стояла. Чудеса! Ну что ж, всё хорошо, что хорошо кончается. Максима только жалко — парень извёлся весь, аппаратура-то дорогая, импортная, сейчас мало где такую найдёшь. Ну и намотался, конечно, по городу, и это с его-то костылём. Замучился совсем.
— А кстати, что с ним такое? — Анна облизнула пересохшие губы. — Что у него вообще с ногой? Травма?
— Да у него же левой ноги нет. Протез у него.
Анна почувствовала, как кровь стремительно отливает у неё от лица, и немеют кончики пальцев.
— Какой протез? — прошептала она.
— А ты не знала? Тебе что, никто не сказал? Его же машина сбила лет пять назад. Ему тогда семнадцать было. Никто не надеялся, что выживет, а он выжил. Ногу вот только отняли в облбольнице. Но он себе поблажек не даёт, хотя тяжело, конечно, ему. Чтобы протез хороший поставить, большие деньги нужны, а у него брат маленький и мамаша пьющая.
У Анны зашумело в ушах, и она ухватилась за край стола.
— Анечка! Тебе нехорошо? — испугалась директриса. — Ты, наверно, у дедушки в больнице ночевала?
— Да, — машинально ответила Анна. — Да, спасибо. Спасибо вам. Я пойду.
Она кое-как добрела до библиотеки и, закрыв за собой дверь, долго сидела всё на той же кушетке, где ночевала. Потом вырвала листок из тетрадки со списком задолжников и начала писать.
«Директору ДК «Алмаз» Петренко Т.И. от библиотекаря Ковалевой А.В. Заявление. Прошу уволить меня по собственному…»
Закончив писать, она аккуратно сложила листок пополам и вышла в коридор.
И обмерла.
На пустом подоконнике сидел Максим и в упор смотрел на неё.
Да он же всё знает…
Ни слова не говоря, он спрыгнул вниз, невольно поморщился и, подойдя к Анне, вынул листок из её ослабевших пальцев. Прочитал, скомкал и сунул в карман. Крепко взял её за руку и повёл за собой.
Анна кое-как плелась следом, даже не пытаясь протестовать.
Больше всего ей хотелось умереть. Прямо здесь, прямо сейчас.
Никогда раньше она не чувствовала себя такой никчемной.
Уродливой, жалкой, глупой и злобной ехидной.
Никому не нужной.
Едва отвечая на какие-то приветствия и вопросы попадавшихся навстречу людей, — Анна не подымала глаз, — Макс провёл её за сцену, втолкнул куда-то и запер за собой дверь.
Анна машинально огляделась.
Это, наверно, и была его аппаратка. На стенах — плакаты с Цоем, «Битлами» и какими-то неизвестными ей раскрашенными физиономиями. На столе — груда аппаратуры, опутанной проводами, от которой Анна поспешно отвернулась. На обшарпанном столе — тоже провода, наушники, какие-то железки, паяльник…
Макс усадил её на продавленный диван и сел рядом, глядя на свои руки.
— Ты зря моё заявление выбросил, — пробормотала наконец Анна. — Я всё равно другое напишу.
— Ну и дура, — отрезал он.
— Дура, да, — вяло согласилась она. В груди теснило, и было трудно дышать. — Я… очень злилась на тебя. Я хотела, чтоб ты, чтобы тебе… — она запнулась. — Я… ничего не знала про тебя. Про твой протез. Прости. Прости, пожалуйста. Можно, я уже пойду?
— Подожди, — сказал он твёрдо. — Ты не виновата. Это я виноват.
Анна отчаянно замотала головой.
— Подожди, — повторил он, забирая в ладонь её похолодевшие пальцы. — Я тебя обидел… оскорбил. Мне вообще нельзя было тебя… трогать.
— Потому что я такая некрасивая, да?! — она вскочила, вся дрожа.
— Да с чего ты взяла?! — заорал и он, ударив ладонью по столу. — Потому что ты — чистая! Ты… настоящая! На таких, как ты, женятся! А я на тебе жениться не могу!
— Почему?! — выпалила Анна, пытаясь удержать прорывающиеся рыдания.
— Да потому что я калека! Инвалид! Ты что, не понимаешь? Какое право я имею тебе навязываться?!
Глаза его сверкнули, и он умолк, сжав губы.
— Ты дурак, вот ты кто! — закричала Анна, и слёзы наконец хлынули неудержимо, ручьями. — Ты проклятый чёртов дурацкий дурак!
Поймав за руку, он силой усадил её рядом и стиснул в объятиях, а она зарыдала так, как никогда в жизни не рыдала, вцепившись в его свитер. Он не мешал ей, не успокаивал, а только крепко держал обеими руками, покачивая из стороны в сторону, пока её всхлипы не стали реже и совсем не затихли.
Вытерев ей щёки ладонью, как ребёнку, он заглянул в её покрасневшие растерянные глаза.
— Я страшная, да? — шмыгнула она распухшим носом.
— Ты самая прекрасная, — сказал Макс убеждённо, находя губами её губы.
— Ты ещё и трепач, — пробормотала Анна, когда смогла говорить. — Ужасное трепло, знаешь. Просто уши вянут.
— Знаю, — согласился он, расплывшись в своей пиратской ухмылке, и снова приник к её губам.
— …И бабник, — она наконец ткнулась носом в его плечо, пытаясь отдышаться.
— Был, — уточнил Макс. — Сейчас не буду.
— Ты станешь шляться по разным дурацким вечеринкам, а я тебя буду ждать, ревновать и пилить.
Шальные его глаза весело блестели:
— Конечно…
— Ты слышишь вообще, что я говорю?
— Конечно…
— Ты смеёшься надо мной?!
— Конечно…
— Убью, — она мстительно просунула руку под его свитер и с упоением провела ладонью по его тёплой груди.
— А вот это уже нечестно, — прерывисто задышав, Макс попытался перехватить её руку и беспомощно расхохотался, когда она опрокинула его на диван и победно уселась сверху.
— Ты меня ещё не знаешь, — тяжело дыша, заявила Анна, глядя на него сверху вниз.
— Вы меня ещё не знаете, но вы меня еще узнаете… может, вы меня знаете только с хорошей стороны… а я говорю, вы узнаете меня и с плохой стороны!.. — задыхаясь от смеха, скороговоркой пробормотал он цитату из «Бравого солдата Швеёка».
— Тоже мне, подпоручик Дуб! — она тоже засмеялась, не в силах удержаться.
— Слезь с меня, — жалобно попросил Макс. — А то я за себя не ручаюсь.
— Вот как? — прошептала она с незнакомым даже себе кокетством. — А что будет, если ты перестанешь за себя ручаться?
Макс застонал и зажмурился:
— Всё. Я выпустил джинна из бутылки.
— Вот именно! — ликующе подтвердила Анна, заглядывая в его сияющие, очень зелёные глаза. Сердце её замерло в ожидании, в предвкушении поцелуя.
И тут в дверь громко постучали.
— Макс! — раздался нетерпеливый мальчишеский голос. — Ты где? Ты здесь?
Они застыли, как школьники, застигнутые врасплох строгим учителем.
— Вот ч-чёрт, — ругнулся Макс, стремительно подымаясь с дивана и поднимая на ноги Анну. Она торопливо пригладила волосы и поправила перекрутившуюся юбку. — Счас, Юрок.
Щёлкнул замок, и тёмные круглые глаза мальчишки подозрительно уставились на них из-за стёкол очков.
— О, — сказал он озадаченно. — Здрасте. А вы кто?
Анна глубоко вздохнула:
— Здравствуй. Я… библиотекарь. Анна Витальевна.
— Моя невеста, — одновременно с ней отозвался Макс, обняв её за плечо.
Анна затаила дыхание.
— О, — растерянно повторил мальчик и заморгал. — Вы женитесь?
— Ну да, — Макс притянул Анну к себе, прижавшись щекой к её растрёпанной макушке. — Она, знаешь, какая умная? У неё в библиотеке уйма книг. И дома тоже.
— Да-а? — живо заинтересовался Юрок. Глаза его азартно заблестели. — А мне можно будет их почитать? Ваши книги? Я аккуратно читаю, вы не беспокойтесь. И быстро. Я тренировался по методике скорочтения. Её в «Науке и жизни» публиковали! В прошлом году, третий номер.
Анна торопливо закивала. Она очень боялась снова разреветься.
— Так, — деловито сказал Макс, не отпуская её плеча, — считай, что родственники с моей стороны против нашего брака не возражают. Теперь поехали к Андрею Константиновичу… Ехиднушка моя, ну ты чего?
Он развернул Анну к себе и снова поцеловал.
— Всё у нас будет, — пробормотал он, зарываясь лбом в её волосы. — И так будет, и эдак. По-разному будет. Но будет. Если мы не боимся. Пока мы хотим этого. Пока мы есть. — Голос его дрогнул. — И я буду всё время болтать, потому что это я. А ты будешь меня пилить, потому что это ты. И мы будем любить друг друга такими, какие мы есть. И ты родишь мне дочку, такую же, как ты, умницу и красавицу. Юрок! Будешь племяшку воспитывать?
Юрок задумчиво поправил очки:
— Буду. Я её научу читать по методике Зайцева, когда ей исполнится три года. Нет, два!
— Договорились, — серьёзно сказала Анна.

* * *
2011 год

— Так это дядя Юра научил меня читать?
— Конечно. Ты что, не помнишь, Лёльк?
— Макс, ей два года было, что она может помнить?
— Мне казалось, что я читать всегда умела... А потом он сразу в Бауманское поступил, да? И в Москву уехал. А потом на Байконуре стал работать… Пап, а пусть он к нам приедет на Новый год, а? Я соскучилась.
— Ну, ты не одна соскучилась! Будем по скайпу разговаривать и позовём его. Только надо заранее билеты брать, а то кто их там теперь знает, в Казахстане…
— Новый год обещает быть томным. Отличненько!
— Угу, самое то я встречу год Дракона — в компании трёх зануд.
— Папа!
— Но мы же твои любимые зануды, Макс!
— Ещё какие любимые… А знаете что? Я вас напою до состояния нестояния, и мы будем петь песни. То есть это я буду петь, а вы — подвывать. Готовьтесь пока, слова разучивайте.
— О Господи… Какие ещё слова?
— Какие слова, пап?
— Хорошие слова, Лёлька. Про жизнь.

...Вот так и вся наша жизнь – то SEKAM, а то PAL,
То во поле кранты, то в головах Спас.
Вышел, чтоб идти к началу начал,
Но выпил и упал – вот и весь сказ;

Так причисли нас к ангелам, или среди зверей,
Но только не молчи – я не могу без огня;
И, где бы я ни шёл, я всё стучусь у дверей,
Так Господи мой Боже, помилуй меня...

Песни: «Анонс», «Аквариум»